Построили ребята снежного великана. Поначалу гордились дети своей постройкой. Но ещё большая гордость обуяла самого снеговика. А к чему это привело?

«Снежный великан»

В ясный, морозный зимний день мальчики соорудили в саду большущего снеговика. В белой шапке да с еловой веткой в руке, с красными кирпичными щеками и с черными угольными глазами! Весь день дети обливали его водою, и все тело его стало твердым и гладким на загляденье! Шапка из ледяных сосулек блестела на солнце, и издалека казалась короной из чистых алмазов; ветка покрылась инеем и сверкала, как волшебный жезл, ярче серебра.

— Ура, великан! — крикнул старший мальчик. И все мальчики замахали шапками и грянули хором: «Ура!»

Снеговик, в первый раз видевший свой блестящий наряд, в первый раз слышавший, что он — великан, сильно зазнался и даже закряхтел от удовольствия. Дети вообразили, что он вот-вот распадется и громко вскрикнули; но его затрясло только от чрезмерной гордости.

Забыл он, что два дня назад был просто-напросто снегом, из которого уже детские руки скатали снеговика. Но таковы уже гордецы!

С презрением косился он на мелкие деревца, что стояли около него и едва приходились ему по плечо. Ночью задул резкий северный ветер и стал гнуть тонкие деревца почти до земли. Полными щеками дул он и на снеговика, но тот стоял непоколебимо твердо, подставляя ветру панцирем свою широкую ледяную грудь. Наконец ветер запыхался и присмирел. На небе из-за тумана показались звезды, серебристый месяц заглянул вниз, в сад, и могучий образ снеговика-великана засветился далеко вокруг. А на другое утро взошло опять солнце и обласкало его своим румяным, золотистым огнем.

— Ага! — подумал снеговик, — ай ­да я! Месяц и солнце заигрывают со мной! Ведь я же великан! Что передо мной все эти голые деревья, птичья братия, зябкие люди? Я не зябну, стою крепко, я такой!

Но, странное дело! Дети хотя и продолжали величать его великаном, но уже со смехом, как бы в шутку, а когда солнце почему-то стало греть сильнее, — и совсем о нем забыли.

Как-то раз только мимоходом, они назвали его не великаном, а просто снеговиком. Неужели это те самые дети, что кричали ему «ура!» и махали ему шапками? Или же он сам изменился? Они говорят меж собой о какой-то весне, о цветах; он не знает, что это такое, но его невольно уже это коробит, он даже посерел от злости и досады.

Чем дальше, тем все тоскливей становилось у него на душе. Что же это такое, в самом деле? Уже несколько дней, как около него теплится какая-то новая, затаенная жизнь. Откуда, почему? Никак он в толк не возьмет. Молодые деревца дрожат — но не от мороза, а, как видно, от радости и неги. Из-под земли высунулись какие-то дерзкие зелененькие травки, и самому великану как-то не по себе.

— Солнце, однако, так несносно! — вздыхает он про себя, — но оно ведь меня так любило!

И снеговику становится так жутко, так жутко, что слезы капают из его глаз. Снаружи точит его солнце, а внутри жгучая грусть!

А вот примчалась крошка­-пташка с длинным стрельчатым хвостом, щебеча закружилась над крышей дома и юркнула в маленькую дырочку над окошком.

— Первая ласточка прилетела! — кричат дети, — значит, конец зиме, весна близко!

— Конец зиме? Весна близко? — брюзжит про себя старый снеговик. — Да как же зиме может быть конец? Что это за весна? Вздор болтают глупые дети!

Но чем дальше, тем все горше приходилось снеговику. Под ногами его словно вся земля заходила, снег тает, а вместо снега во все стороны бежит вода, бежит с таким шаловливым плеском, будто поддразнивает снеговика. Он сердито отворачивается, чтобы только не слышать, как она плещет. А в полночь, когда все заснуло крепким сном и теплый ветерок развеял легкие тучки с ясного месяца, у самых ног великана что-то колокольчиком зазвенело. Смотрит снеговик: выглянул из земли нежный голубоватый цветочек и, колыхая колокольчатой головкой, что-то тихонько распевал.

— Это еще что за выскочка? — бормотал снеговик.

— Это первый цветок,— отвечала ласточка, высунувшая также при пении цветка из гнезда голову и подслушавшая снеговика.

У старого снеговика так больно заныло сердце, что он рад был втоптать цветочек опять в землю, откуда тот вышел. Но, ах! ему стало вдруг так дурно, что он сам едва устоял на ногах. Когда днем солнце поднялось еще выше, он был уже не в силах держать еловую ветку и волшебный жезл выпал у него из руки на грязную землю. Ослепленный солнечным светом, он закачался и слезы в три ручья покатились по бледному лицу, с которого прекрасный кирпичный румянец давно уже сошел, а корона из ледяных сосулек почти вся растаяла под жгучими лучами весеннего солнца.

Был первый прелестный весенний день, земля жадно впитывала его яркий блеск. Сочные ветки сотнями свежих глаз выглянули на свет, и все кругом встрепенулось, закопошилось, зацвело; а в вышине, в небесной сини, закружились веселые пташки, песнями встречая молодую весну! То был день новой жизни для всего живого; для великана же настал его грустный час.

Когда дети зашли в сад, он уже совсем на бок покосился.

— Подснежник! Ай, подснежник! — кричал один. — А старичок-то наш! — подхватил другой, — смотрите-ка, как он течет и ревет, а сам еле-еле держится. Что ему, бедняжке, долго ли мучиться? Давайте его разрушим.

Снеговика наклонили к земле, и он, как сноп, повалился на пробивавшуюся из-под снега молодую травку.

— Спи, спи, отдохни, угомон тебя возьми! — захохотали шалуны и убежали вон.

Никто уже не заботился о нем. Только старый ворон, зашедший после обеденной прогулки в сад, остановился перед ним и прокартавил:

— А вот и он растянулся, наш толстый, глупый снеговик! Держался он так гордо, а теперь вон оно что с ним стало!